Вдруг он отстранил Осипа и сотворил глазами такой солнечный восход, что Нюшка сразу поняла, кого он тем сиянием пожелал ослепить.

Мария, одетая в свою полудошку, спешно подошла к саням, заговорила:

– Нет, нет! Што вы! Што вы! Только не сюда… Только не сюда!

– Господи Боже ж мой! – тихо воскликнул аптекарь. – Бедная моя! Запуганная моя девочка!

Нюшка подумала, что на том и притихнут его жалкости, да нет. Он даже кинулся в народную мудрость:

– Ч-что, милая? В чужом дому, как в дыму? И не жжётся, да плачется?

Продолжая кудахтать, он явно выжимал из Марии жалобу. Нюшке и той показалось, что тёткины дела и впрямь плачевны. Но Мария оборвала эту мазню. Забравшись в сани, она почти приказала Борису Михайловичу:

– Не надо… здесь!

Затем повелела:

– Давай, Осип, к тебе… Давай, давай!

Когда голоса вместе со скрипом санных полозьев удалились, Нюшка выбралась из сугроба. Она было направилась в дом, но на крыльце вспомнила, какую страшную весть несёт с собою. В голове её с быстротой несущегося под уклон колеса закружилась одна и та же мысль: сказать, что Мицай помирает, значит отпустить беду с языка…

Только вдруг «колесо» её страха налетело на стенку памяти. Нюшка вспомнила: когда в госпитале она очнулась от беспамятства, то сразу над собою услышала сказанное тётей Пашей-санитаркой:

– Помрёт девка!

Потом тётя Паша оправдывалась перед нею:

– И померла бы, когда бы не профессор Мыш, с Новосибирску… Приезжал на днях; тебя тоже доктора наши ему показали. Велел порошком каким-то новым поить… Без того порошка, девка, был бы тебе каюк!

Теперь, на крыльце, Нюшке показалось, что та самая санитарка и подсказала ей верный выход. Девочка даже огляделась. Но только воробьи под застрехой сарая трепыхались да чирикали, отгоняя от себя стужу.

Таким же озябшим воробьём Нюшка сорвалась с крыльца. Лётом пустилась она по-над стылой землёю в знакомый край деревни, следом за аптекарскими санями. Она была уверена, что если исполнит задуманное, то дед Мицай выживет…

Сани уже стояли в соседнем дворе, у самого крыльца. Меренок ещё не был выпряжен. Девочка перелезла к сенной двери прямиком через обшивни. Она не стала отряхиваться, не догадалась поправить платок, а вкатила туда, где её никто не ждал, встрёпанным пугалом.

Четыре пары глаз воззрились на неё с недоумением, словно увидели живую нечисть.

– Чего тебе, деточка? – первым пожелал узнать аптекарь.

Но Мария тут же сбила Нюшку с толкового ответа вопросом:

– За мной, что ли, прислали? Беги скажи: через час буду. Ну чего стоишь? Ступай, когда велят!

– Погодите, Мария Филипповна, – мягко остановил её аптекарь и догадливо произнёс: – Видите, ребёнок растерян. Думаю, ч-что ему меня не хватает для ответа?

И от Марии он опять обратился к Нюшке:

– Ребёнок сейчас немного погуляет по улочке, подождёт, когда взрослые свободными станут. Они потом понятливее будут для ребёнка такого хорошего, чтобы он захотел рассказать им свою нужду. Согласна, милая девочка?

Заворожённая его голосом Нюшка кивнула, но с места не сдвинулась.

– Ты же у-умница, – продолжил Борис Михайлович, – ты же меня поняла. На улочку, милая, на улочку… Надо уметь немного ждать…

С Марииной подачи Нюшка оказалась в сенях. Но дальше не пошла; опустилась у двери на корточки, чтобы выходящие могли вспомнить про неё.

А в доме тот же голос так же ласково, но очень слышно спросил:

– Ну-у же, голубчик! Ты у нас ч-что-о? Намерен и дальше так шали-ить?

Протяжённость произносимых аптекарем слов уползла для Нюшке аж за деревню, но оттуда никто не откликнулся. Однако Борис Михайлович не продолжил говорить короче, словно сам пополз туда же за ответом:

– Я бы, голубчик ты мо-ой, очень хоте-ел бы, ч-чтобы с тобо-ою сейчас разговаривал сам прокуро-ор. Он уме-ет это делать успешнее меня. То, ч-что у нас… работают теперь законы вое-енного времени… неужели не понимаешь?!

Ответом аптекарю было глупое молчание.

Зато у двери понимала Нюшка, что втолковывает Борис Михайлович «голубчику»; жалко, ответить не могла. А вот почему молчал «голубчик», это явно озадачивало и Нюшку, и аптекаря. Не то его тупость, не то трусость привели наконец аптекаря в тупик. Он оставил «голубчика» в покое, чтобы обратиться к Осипу:

– Меня, понимаете ли, Осип Семёнович, только моя доброта остановила, ч-чтобы сразу от вас не отвязаться. За неё бы следует и мне самому подставить голову для прокурора. А поделом… Так вы ещё сумели вынудить и Степана Матвеевича со стеклом для вас рисковать… Вы не скажете ли, Осип Семёнович, за ч-что меня Господь наградил такими любезными сотрудниками?

Аптекарь замолчал. И опять не дождавшись ответа, вдруг заговорил грубо:

– Разве вам, голуби, не следует уважать добродетель? Вы же на ней паразитируете. Без неё куда бы вы теперь были, ч-чтобы никто не мог вас найти? Или вы надумали, чтобы я вам перестал мешать?

Аптекарь говорил так резко, словно готов был разогнать «голубей», готовых вроде как самого его куда-нибудь отправить в полёт. Только вот Нюшке показалось, что и тётя Маруся, и Осип Семёнович, и здоровяк Фёдор уже сидят у аптекаря в кармане…

– И вообще… – подвёл Борис Михайлович жирную черту под своим говорением. – Ехал я сюда, слушал я вас, думал я здесь и решал, ч-что сегодня вы сами, Осип Семёнович, передо мною признаетесь, ч-что директор детского дома из вас никудышный. Я правду говорю или наоборот?

Ответом опять была тишина.

– И решилось мне, – продолжил аптекарь, – видеть с этой минуты на вашей должности нашу милейшую Марию Филипповну. Или кому-то здесь о чём-то возразить захотелось?

– Я хочу возразить, – сказала Мария. – В качестве кого этих проходимцев намерены вы оставить тут со мною? Такие помощники меня угробят…

– Нельзя нервничать! – успокоил её аптекарь. – Эти двое станут служить лучше, как пограничники… Если Фёдор допустит себя до новой проказы, так я для него лечебницу уже распахнул. Там ой как широко двери для него открыты! Пусть прямиком бежит, не вихляет… Его там поймают такие тёплые руки, ч-что ни в какую другую жизнь больше вернуться ему даже и в голову не придёт…

– И запомните, – обратился он напрямую к «пограничникам», – Марию Филипповну слушать, как еврей слушает свою маму! Ты, Фёдор Осипович, будешь теплом сироток снабжать. Пару месяцев поработаешь даром. Надо же чем-то платить добрым людям за твои стеклянные шалости? Ты, Осип Семёнович, остаёшься в полной зависимости от директора. И всё, и на том решили! А теперь мы обедаем, – закончил Борис Михайлович разговор, – и Осип Семёнович сопровождает меня обратно в Татарск…

Нюшка в сенях поняла, что о ней забыли, что никто в дом её не позовёт. Потому сразу распахнула дверь, шагнула через порог, уставилась на аптекаря, который через пару секунд сказал: